желание завернуться в простынку и исчезнуть так сильно, что я хочу писать тут.

---

1. Читаю «Человек, который смеётся». Но не для моих нервов эта книжка! Описания методик изготовления уродов, например.

2. Тут пишу фик (модерн-АУ) преимущественно про Жавера и отсутствие смысла жизни (и очень внимательно нужно прочесть предупреждения). Вдруг кому любопытно.

3. Купила сильно сокращённую версию «Отверженых» на французском. Сильно сокращённую — это страниц до пятидесяти. Там смишные иллюстрации.

@темы: прочее, фики all of a sudden

---

1. Это уже так нелепо, что пора прекращать страдать, признать, что уг — это судьба, а с фандомом у меня феерический дисконнект (даже с глями было не так сильно), и переходить к стадии получения мазохистического удовольствия от процесса.

2. Придумываю модерн-АУ с реинкарнацией. Буду вешать его кусочками сюда или в основной дневник. В прошлый раз помогло обязать себя тем фактом, что кусок фика уже висит и люди ждут продолжения. Хотя в прошлый раз совершенно посторонние люди реально ждали продолжения — и без всякого моего вмешательства временами говорили: эй, чувак, который пишет такой-то фик, ты когда закончишь?
Подозреваю, то, что сейчас происходит, — вроде расплаты за то, что всю весну я радовалась не просто фидбеку из смайликов (которому я давно уже радуюсь совершенно искренне, потому что нефиг перебирать), а такой настоящей отдаче.

@темы: прочее

---

торжественно переименую этот дневник в дневник для слива печали

Тут, наверное, проблема просто в том, что я потратила слишком много сил на то, от чего в результате почти нулевая отдача. И я положительно не врубаюсь, почему она нулевая, с одной стороны, а с другой, боюсь, что так оно и будет дальше.
Также тут проблема в моей вечной второсортности: никогда нигде не побеждать и не становиться лучшей — это практически моя судьба. Нигде, ни в какой сфере. Как-то мой фик победил в конкурсе, но только потому что зачем-то утопили более сильного соперника. Не утопили бы — не победил бы. А потом его забыли через два дня.
Т.е. нет, я помню опрос в одном из наших тредиков — и его результаты вроде как должны убеждать меня в обратном, но там сработало безрыбье: мало было таких вот чисто фанфиковых текстов с чисто фанфиковыми ходами. А теперь их вагон — и все хотят чего-то внефандомного, чего-то более… более… чего-то большего, короче. И я могу заворачиваться в простынку и выкидывать клавиатуру в окно, потому что всё равно не получится. Ну, или просто в очередной раз смиряться с второсортностью. Но это так трудно, когда на какое-то время тебя вроде как убедили в обратном и убедили даже, что твои несчастные тексты не забываются через сутки! Но нет, забываются.((((

Глубина моего падения видна в том, что сначала я написала во втором абзаце «так же». Очевидно же.

@темы: прочее

---

Пост тлена, простите

1. Как вернуть веру в себя? Нет, серьёзно. Тут беда в том, что в, эм, творческой области моя вера в себя опирается только на чужое восприятие, а потому аргументация про «ты не сто рублей, чтобы всем нравиться» не срабатывает никак. И… ну и уныло это.
2. Этот сюжет проще пересказать всем желающим, а не описывать, честное слово. А из желающих, славабогу, только  Графиня Ллойд (потому что  Yves_ его помогала придумывать и уж явно в курсе). Всё равно не получится, как хочется. А писать лишь бы как, когда слишком большой контраст между тем, что в голове, и тем, как получается… Один раз попробовала, больше не хочу. У меня для этого рисование есть. Когда пишу, я хочу быть уверена, что получается хотя бы на 80% желаемое.
3. Дополнение к п. 1. Можно, конечно, попросить каких-нибудь заявок на драбблы от народа, чтобы писать БЕЗ благоговения перед сюжетом. Чтобы просто расписаться, что ли. В прошлый раз помогло — и не просто помогло, а даже получилась как минимум одна очень удачная штука. Но не каждый же раз срабатывать будет!

@темы: прочее

---

1. Ну, теперь от ФБ будет одно чувство: ГДЕ ОТЗЫВЫ?!!

2. Когда я ещё не верила, что буду писать фанфики по «Отверженным», я для них завела один-единственный файл, который обозвала «анноун факин шит». И каждый новый фик там просто писался с новой страницы. Когда один из фиков вырос почти до 15 тыщ слов, пришлось смириться, признать неизбежное и создать для него отдельный файл.

3. Смотрим немой фильм 25 года.
Я:
— Гаврош! Что ты делаешь? Не надо тырить булку!! Ты знаешь, чем это заканчивается??
Мне:
— Самоубийством полицейского.

@темы: кино, ж., прочее

---

Текущее голосование тредика невежливо напоминает мне о двух пунктах:
1. Эпонину я шипперю, кажется, с кем угодно (кроме Анжольраса, бгг), лишь бы человек был хороший. Есть пара фаворитов, но фактически — с кем угодно.
2. Жавер/Эпонина почему-то не вызывает УЖОС, хотя казалось бы. Ещё смутно не вызывает УЖОС ещё один гет с Ж., но какой я вам не скажу, т.к. он РИАЛИ бредов и совершенно хедканонен.

@темы: ж., прочее, эп.

---

У меня, видимо, есть три варианта:
1. Я НЕ пишу по «Отверженным» (можно по чему-то другому) — и тогда жизнь прекрасна, бабочки кружат над лужайкой и т.д.
2. Я пишу что-то быстрое/короткое/бредовое/всё вместе — и просто не успеваю испугаться/среагировать. И тогда всё тоже окей, хотя позже я могу начать переживать, что сочинила фигню (но это вообще обычное дело).
3. Я пишу что-то больше, чем три дня, и длинней, чем пять страниц. И тут наступает конец света. Я ненавижу себя, текст, мир, хочу выкинуть ноутбук с балкона и выпрыгнуть следом, и т.д. А так как сейчас ФБ (хотя уже почти всё, всё), то состояние это у меня практически без пауз.

@темы: прочее

---

*отвлекаясь от ворда*

в этом фандоме я напишу фики на все баянные сюжеты, на все, ай промис даже куртофски… ой да что там — алвадики не погружали меня в такие бездны падения!..

соавтор говорит: это потому что Гюго внушает мысль о второстепенности самого понятия «баянный текст/сюжет/приём».

@темы: прочее

---

1. тяжела жизнь у шиппера продумываю сюжет — и вот пока *интересующие герои* не встретились, полирую детали, додумываю, чем там остальные герои занимаются и т.д. только встретились — и всё, два дня придумываю сюжет для них, забив на остальных. хотя остальные — это тоже важно! теперь вот совесть грызёт

2. в моей голове всё это разворачивается в стиле диснеевского мульта. там даже один персонаж есть — совсем в диснеевском духе. даже рисовать снова захотелось. берегитесь но! содержание там вапще не диснеевское же!

3. страдаю, что в русском хочешь, не хочешь, а придётся рано или поздно как-то уточнить пол героя. потому что постоянно в среднем роде называть как-то тупо. эх.

@темы: прочее

---

1. я хотела писать фик про афтерлайф с адом и разными ужасами (даже на ФБ хотела). но по мере придумывания концепции выросло нечто настолько странное (и оскорбляющее чувства всех верующих на пару десятков километров вокруг), что это надо хорошо обдумать. зато я придумала название ему, что со мной бывает редко: названия (большей частью) у моих текстов идиотские и придуманы на отвали, лишь бы были. (что неправильно, но я просто не умею придумывать заголовки).

2. подарили «человек, который смеётся». открыла книжку, наткнулась на описание каких-то адических пыток. закрыла книжку. почитаю лучше пока дальше этот бесконечный фанфег.

3. ФБ, кстати, просто с ума сводит. скорей бы деанон.

@темы: прочее

---

Настоятельница произвела смотр Жану Вальжану. Особенно зорким был ее взгляд из-под опущенных век.
Затем она стала его расспрашивать:
— Вы его брат?
— Да, матушка, — ответил Фошлеван.
— Ваше имя?
— Ультим Фошлеван.
У него был брат Ультим, давно умерший.
— Откуда вы родом?
— Из Пикиньи, близ Амьена, — ответил Фошлеван.
— Сколько вам лет?
— Пятьдесят, — ответил Фошлеван.
— Чем вы занимаетесь?
— Я садовник, — ответил Фошлеван.
— Добрый ли вы христианин?
— В нашей семье все добрые христиане, — ответил Фошлеван.
— Это ваша малютка?
— Да, матушка, — ответил Фошлеван.
— Вы ее отец?
— Я ее дед, — ответил Фошлеван.
Мать — изборщица сказала настоятельнице вполголоса:
— Он отвечает разумно.

диктовала сегодня ученику кусочек из соседней главы, ткнулась взглядом в этот диалог — вспомнила. как он мне нравится))) мимими же)))

@темы: в., к.

---

летом мы ставили игру про первых христиан в Риме. ну и обсуждали же сюжет, персонажей и т.д. и на этой волне (хотя себе я персонажа придумала давно) я вдруг стала размышлять, что было бы интересно сыграть какого-нибудь римлянина-извращенца, который столкнулся каким-то образом с этой кучкой христиан и сменил свои воззрения. потом мои мысли побежали в другую сторону: что было бы интересно сыграть не непосредственного участника разных буйств, скажем, Калигулы, а кого-то из личной гвардии, кто не участвовал, но потворствовал и не возражал по причине верности императору и убеждённости в его божественности и т.д.

потом подтянулся раб-иудей из дворца, который ничем особенным не занимался, только кариатиду изображал, так как отличался поразительной силой. и который сбежал после убийства Калигулы. и которого все его злоключения обозлили против мира, но потом ему повстречался Иоанн (который апостол и евангелист), и всё немножко изменилось. ну вы знаете.

потом подтянулись заговорщики-республиканцы, которые планировали убийство императора Клавдия. и за которыми следил упомянутый выше римлянин.

потом возник коварный трактирщик, держащий заведение «мартовские иды».

да ещё был богатый юноша, разругавшийся с дядей по идейным соображениям и ушедший жить в Субуру. или даже два таких юноши, бгг. ну это уже случайно получилось)))

и разные мелочи вроде персонажа, которого упомянутый выше раб спас, когда того прижало к стене гружёной телегой (а мой римлянин это видел, да-да), вроде другого иудея, местного сумасшедшего, которого римлянин (по причинам!) спутал с беглым рабом и уже собрался возвращать собственность императору, но тут… ну, вы знаете, что произошло.

и т.д.

@темы: прочее

---

соавтор который, конечно, совсем не шиппер е/Р носит такую штуку:



буквы, говорит, нравятся

@темы: прочее

---

внезапно фик!

авторы: мы с  Yves_
название: истинное начало
саммари и т.д.: male!Козетта, Мариус и другие
предупреждения: трэш, странное изложение событий, все штампы, которые только могут быть в низкорейтинговом фике про друзей азбуки кроме всегеев, бггг и т.д.)

около 1900 слов

— Когда вообще всё это началось?
Несколько старательно нелюбопытных взглядов одновременно устремилось в сторону одного и того же столика в кафе «Мюзен».
— Я точно знаю, когда, — хрипло отозвался из угла один из двух обладателей искренне нелюбопытных взглядов.
— Это должно было случиться со мной, — вздохнул один из любопытных. — Так ошибиться… в девушке.
— Так вот, началось это, — стукнул бутылкой по столу нелюбопытный, — когда…

…Мариус впервые увидел Его. Увидел — и был поражён слишком длинными для юноши, мягкими каштановыми кудрями, аккуратно собранными на затылке розовой лентой; плавными движениями рук; тем, как он очаровательно и испуганно потянул своего престарелого отца в сторону от ужасных бродяг и полицейских; этот незабываемый миг, когда его сияющие голубые глаза встретились с глазами Мариуса, теперь был запечатлён в сердце Мариуса, словно тулонский триумф Наполеона. Брюки только подчёркивали длинные стройные ноги, а белизна белья была едва отличима от белизны нежной шеи и запястий.

— …вот примерно об этом он нам и втирал, когда явился, наконец. Полчаса смертельной скуки. — Бутылка вновь опустилась на стол, изрядно опустевшая.
— А по-моему, это было красиво, — заметил кто-то. — В Мариусе дремал истинный поэт. И любовь пробудила его.
— Только зря старалась, — хмыкнул нелюбопытный. — Этот поэт изливает свою, хм, поэзию не на бумагу, а в наши страдающие уши. И, признаться, какое счастье, что моя собственная… муза будит во мне лишь любовь к пьянству. Иначе… ни один холст в Париже не избегнул бы моей вдохновенной кисти.
— Хотел бы я увидеть тебя вдохновенным, — отозвался второй незаинтересованный.

— Когда выяснилось, что обладатель сияющих глаз и прочего — парень, стало ещё веселей. Вот уж чего мы от Мариуса не ждали.
— На нём ведь так и написано: «Женюсь и заведу не меньше пятерых детишек». А теперь это сомнительно.
— Впрочем, сам-то этот Козетт — парень толковый. И за республику.
— Я слышал, он рос в монастыре.
— Женском? — несмешно пошутил кто-то.
— Вообще-то да, — влез резкий девчачий голосок.
Кто-то присвистнул. Кто-то занудно сказал:
— И на мой взгляд, именно изнутри можно оценить всю порочность этой системы. Так что неудивительно, что он с нами.
— Что же он делал в женском монастыре? Кто его туда пустил? Или там тоже ошиблись?
— А вы думаете, — снова заговорила девчонка, — зачем ему такие волосы? У него и платье есть. Я видела, когда…

…Мариус попросил её об очень большом одолжении. И так по секрету, будто он собирался корону украсть. Эпонина согласилась, конечно: она на всё была готова ради Мариуса.
Выследить патлатого парня, жившего с одним папашей, оказалось несложно. Но когда Эпонина увидела этого парня разряженным в житкое розовое платье из тяжелого шёлка, то пожалела, что не взяла с Мариуса денег, потому что поцелуев от него ей внезапно расхотелось. Она, конечно, рассказала о том, где находится дом и как пролезть за забор, но давить смех было очень трудно, да она и не старалась. Перед глазами всё время маячил парень в розовом, манерно нюхавший цветок шиповника. Так даже Монпарнас не смог бы.

— Потом-то оказалось, что он вовсе не манерный, — она кивнула в сторону интересующего почти всех столика.
— О чём они говорят, Мариус, ты слышишь? О чём-то интересном…
— Как всегда — о республике, — рассеянно пробормотал Мариус и нежно заправил прядь волос за перламутровое ушко своего собеседника. Его собственные уши покраснели.
— Вот-вот, для того мы сюда и пришли, — вдохновенно проговорил Козетт. — Говорить о республике! Почему мы не с ними?..
— Сейчас, — Мариус судорожно сглотнул, проследив, как его собеседник в нетерпении коснулся пальцами своих розовых губ, — сейчас мы присоединимся к ним.
— Я пойду, — не выдержал Козетт.
Но едва он приблизился к сидевшим кружком Друзьям азбуки, как все смолкли.
— Ну! — воскликнул он и подался вперёд, склоняясь над столом. — О чём вы говорили? У меня есть одна мысль, которой я с вами хочу поделиться.
— Мы слушаем, — героически выдавил Комбефер. Остальные усиленно закивали.
— Я думаю, — волнением начал Козетт, — что монастыри когда-то, возможно, и были полезны для развития общества, но сейчас они безнадёжно устарели и, пожалуй даже, вредят ему.
Возникла секундная заминка, а потом все, за исключением двоих, не выдержали и расхохотались. Козетт побледнел, встретив такой ответ. Однако тут же раздался голос одного из тех, кто не смеялся:
— Ты прав, друг.
А второй только и делал, что восхищённо смотрел на длинные ресницы Козетта.

— На самом деле, всё началось гораздо раньше, — много-много дней и даже недель спустя сказал Жан Вальжан.
Слова эти прозвучали поздним вечером шестого июня тысяча восемьсот тридцать второго года, когда странное стечение обстоятельств свело под крышей одной кофейни Жана Вальжана и инспектора Жавера. Надо же было тому случиться, что Вальжан провожал по тёмным и извилистым проходам парижской канализации спасавшихся с баррикады Друзей азбуки. Никакая ноша не обременяла его плеч, кроме беспокойства о раненом Мариусе Понмерси, который оказался очень дорог Козетту, настолько дорог, что тот нёс его на спине, отказавшись принять помощь отца. Именно Козетт сумел убедить остальных не гибнуть сейчас, предавая свои жизни и саму идею забвению, но уйти с баррикады, чтобы продолжить борьбу, повторить попытку через год или через десять лет, но так, чтобы она удалась. Как подозревал Вальжан, Тенардье они были обязаны не только подсказкой, где можно выбраться наружу, но и стоявшим у этого выхода Жавером. Не мог же инспектор в самом деле караулить тут его, Вальжана, ведь было условлено, что встретятся они позже, у дома на Рю Плюме.
После нескольких недоумённых взглядов, которыми обменялись Друзья азбуки — ведь Жавера считали мёртвым — состоялся следующий диалог:
— Они ранены, Жавер.
— Все?
— Так или иначе.
Жавер проследил взглядом за нетерпеливо скакавшим на одной ножке Гаврошем. Тот показал ему язык.
— И у всех раны серьёзны?
— Серьёзной может стать любая рана, если её не лечить.
Инспектор молчал и смотрел на бледного Мариуса, чья голова безвольно свешивалась с плеча Козетта.
— Так это всё-таки были вы, — после минутного молчания сказал Жавер.
— Где? — переспросил Вальжан.
— Тогда, в Париже. Так я и знал, что он, — Жавер указал на Козетта, — не девочка. Но я дал себя обмануть. По неизвестным причинам поверил в ваш обман. Хотя глаза говорили мне, что это всего лишь пожилой буржуа с внучкой, инстинкт твердил, что это вы, пусть и не с мальчонкой, которого вы увели у Тенардье, а с неизвестной девочкой. И я поверил глазам, а не инстинкту и дал вам ускользнуть.
Монолог прервался, потому что Вальжан оборвал его, шёпотом, чтобы Козетт не услышал:
— Послушайте, Жавер, ему… им всем нужна помощь. А вам нужен я, так ведь? Вот и забирайте меня и отпустите их.
Инспектор скользнул невидящим взглядом по толпе измазанных молодых людей и посторонился. А когда те вереницей прошли мимо него, вдруг не выдержал и задал мучивший его вопрос:
— Но откуда вообще взялась девчонка?
— Это долгая история, — мрачно отозвался Вальжан.

— …и виноват в этом я.
— Вы же не могли превратить девчонку в мальчика или наоборот! — возмутился Жавер.
— Превратить не мог, — вздохнул Вальжан, — но… Понимаете, она была в бреду и говорила нечётко. Я почему-то решил, что она именно о дочери говорит. Потому — кукла и чёрное платье, всё, как положено. И платье впору пришлось, только руки торчали и висело. Но ведь кто знал, что она… он таким худым будет.

Дитя с ведром склонилось над источником. Дитя было лохматым, чумазым и худым. Одежда на нём висела лохмотьями.
— Как тебя зовут? — спросил Жан Вальжан.
— Козетт, — тоненьким голоском отозвалось чумазое создание.
— Козетта! — обрадовался Жан Вальжан. — Так это ты, моя девочка!

—И то ли дитя не расслышало, то ли слишком устало и потому было всё равно, но Козетт не возразил. И, взявшись за руки, мы побрели сквозь лес к дому Тенардье.
— И долго вы ещё пребывали, — Жавер выдержал паузу, — в своём заблуждении?
— Мы шли к Парижу, — начал объяснять Вальжан.

Уже стемнело, а Жан Вальжан чувствовал настоятельную потребность остановить карету и оставить Козетту ненадолго в одиночестве. Густо растущие деревья и быстро сгущающийя мрак давали надежду, что далеко ему уходить не придётся. Козетта и так слишком часто оставалась одна в лесу.

— На обратном пути темно совсем было, и я не сразу увидел, где она.
— У деревца стоял, да? — усмехнулся Жавер. — Нужду справлял.
— И так аккуратно, — умилился Вальжан, — что даже платья не замарал.

До самого Парижа переодеться было не во что, а там выяснилось, что лучше Козетту побыть девочкой: они с Вальжаном оказались в женском монастыре. Женский характер это место могло бы сломить или, во всяком случае, согнуть, но мужской — характер Козетта — оно закалило, развив все лучшие качества, заложенные в нём: вынужденный многие часы проводить в молчании, Козетт научился размышлять и мыслить; обречённый на постоянную ложь, он её возненавидел; простота и даже убожество монастырской жизни отточило в нём чувство прекрасного.

— Но без последствий не обошлось.
— На девчонку совсем стал похож?
— Да, — удручённо кивнул Вальжан, — краснеет, до сих пор по привычке жеманничает и стесняется. Будто за ним до сих пор монахини следят. Когда я понял, что вы нас выследили…
— Я «Петушиный час» выслеживал, — буркнул инспектор, — а вы случайно попались.
— …то сгоряча велел Козетту снова платье надеть, — не заметил возражения Вальжан, — так он так обрадовался, сказал, что в платье намного удобнее: нигде не тянет. И прохладно.
— Так что ж вы его к бездельникам этим пустили?
— Кто удержит юную душу, бредящую свободой…
— Гм, — ответил Жавер, вспомнив труп на широких плечах Козетта.

— Мариус, ты опоздал.
Он появился в разгар их спора. Вот-вот должно было вспыхнуть восстание — и теперь каждым своим словом они приближали его. И Мариус здесь был не к месту, словно мадам де Помпадур в зале для игры в мяч двадцатого июня тысяча семьсот восемьдесят девятого года. Вот таким был и Мариус — разгорячённый, весь пылающий любовной страстью, в то время как здесь все горели иным пламенем. Смутно, как сквозь сияющую пелену, до Мариуса донеслись издёвки Грантера, ничего не понимавшего в любви, холодные замечания Анжольраса, смыслившего в любви ещё меньше.
— Вы не понимаете, — не выдержал Мариус, — любовь меняет всё намного необратимее любой революции. Любовь и есть истинное начало! Одно мгновение, один взгляд, одна вспышка света — и ты иной, и мир вокруг тебя будто родился заново.
— Имя, Мариус, имя твоего истинного начала? — спросил Грантер, подражая торжественному тону Мариуса.
— Козетт! — выдохнул Мариус два божественных слога.
— Странное имя, — без должного восторга воспринял Грантер.
— Самое прекрасное на свете!

— И почему мы больше не издеваемся над Мариусом? — поинтересовался Грантер позже, в другой день, когда уже успели прозвучать слова о разрушающем влиянии монастырского воспитания на женские умы и души.
— Да я вот думаю, — сказал Комбефер, — хватает же мифологических и исторических примеров нежной и пламенной дружбы, даже любви, которая связывает двух мужчин. Ахил и Патрокл, Орест и Пилад, Лай и Хрисипп… хотя это плохой пример. Лучше вспомнить об исторических…
— Лучше продолжить шутить над Мариусом, — попытался настоять Грантер.
— Но, заметьте, — вмешался Жан Прувер, — Козетт предан тому же делу, что и мы. В его сердце горит тот же огонь.
— И очень привлекателен, — зачем-то прибавил Курфейрак, за что заслужил удивлённый взгляд от Комбефера.
— А у Мариуса глупый вид, — отчаявшись, пробормотал Грантер.
— Напомни, — обратился к Комбеферу Фейи, — что там за история с Лайем и Хрисиппом?
— И, между прочим, со стороны Мариуса, — вмешался Баорель, — было храбро привести сюда Козетта. Вы… то есть мы тут же на него накинулись. Это весело, конечно, но Мариус и удар-то держать не умеет. Краснеет себе в углу, пока мы глумимся, а потом разражается поэмами.
— Храбро! — подтвердил Прувер. — И над его рассуждениями о любви нечего смеяться.
— Давайте их лучше опубликуем! — фыркнул Грантер. — Пусть уже другие посмеются, а у меня уже живот болит.
— Это потому что твоё чувство прекрасного приглушено пьянством, а тело твоё отравлено им, — бросил Жоли, — а чувства Мариуса юны, свежи и здоровы. И тело его здорово.
— Здоровы? — не на шутку разозлился Грантер. — Да в этом здоровья не больше, чем в вашем нытье о переустройстве общества! Бесплодное, бессмысленное слюнепускание на умозрительный идеал! Утопия в чистом виде! Не удивительно, что среди вас появился такой, как Мариус! С его поддельной любовью! У вас всё поддельное…
— Хватит.
И все притихли, уставились в пол, через мгновение заговорили о другом, только тише и глуше. А потому никто из Друзей азбуки, включая пару, так долго бывшую в центре обсуждения, не видел долгого взгляда, которым вдруг обменялись Анжольрас и Грантер. Удивительного взгляда. И того, что оба после одновременно отвели глаза.

@темы: м.п., прочее, лезами, фики all of a sudden

---

уехала на неделю → теперь неделю буду читать пропущенные треды тредика))) что там вообще интересного было кроме лавлесс!АУ?))

кстати, о лавлесс!АУ. я когда-то придумала сюжет в его рамках (БГГГ), но про Жавера (триджы БГГГ). и юмор, юмор.

@темы: ж., прочее

---

меня только что уничтожил финал экранизации «отверженных» 82 года надо же было так, а.

@темы: кино

---

я иногда думаю: как хорошо, что всем этим бедламом я увлеклась сейчас, а не в университете. ну, то есть, если бы, скажем, я бы только сейчас училась в университете и увлеклась бы «отверженными» (в том числе и мюзиклом), то мне было бы довольно грустно. я в универские годы крайне переживательно относилась к тому факту, что что-то мной любимое кто-то может не любить, а уж если этот кто-то хоть сколько-то значит (в плане интеллектуальном) для меня… то и вовсе печаль. а ведь наверняка, когда кино-мюзикл вышел, на зарубежке по нему хоть пару раз да проехались (как проезжались по нотр-даму, когда КАК РАЗ я и училась в универе). и если студенты спрашивали, то точно в ответ ничего хорошего не слышали.
и вот сейчас я могу помахать рукой и сказать, что за мнение слепых и зашоренных (пусть и очень умных в чём-то) я не в ответе. а тогдашняя я страдала бы со страшной силой.

а теперь я снова отползу в неизвестные дали. допишу фик, например.

@темы: прочее

---

я известный псих вообще-то))
ну и тут реал прибавил, поэтому слив эмоций очень нужен.
оно ужасно слезливо и пафосно. тред обойдётся без, ибо))

драббл
вальвер, АУ, джен чувства
предположим, у инспектора хватило нервов дождаться, пока В. выйдет из дома.
ну т.е. никто пока топиться не пошёл.
и вообще никуда не пошёл.

«Я умываю руки», ок. 500 слов

Их разделяли только длина рук и длина цепи наручников.
— Я умываю руки, — проговорил Жавер, глядя Жану Вальжану прямо в глаза. И повторил с непонятным мучительным отчаянием: — Я умываю руки. Идём… те.
— Что с вами? — Вальжан не тронулся с места.
— Я… — пробормотал Жавер, но беспомощно умолк, судорожно вдохнув, чувствуя себя рыбой на суше. Он хотел бы шагнуть вперёд, повести за собой арестованного — всё привычная процедура, но Вальжан не двигался — и у Жавера не было сил сделать шаг первым.
— Идёмте, — твёрдо произнёс Вальжан. — Вы должны.
Улица была пуста, как обычно. Фиакра нет, видимо, Жавер отослал его — странное решение, но в эти минуты Жавер казался просто безумцем: лихорадочно блестевшие глаза, путаные речи, нерешительность — всё это будило в Вальжане глухое раздражение. Каждая минута свободы делала принятое решение всё тяжелей.
Жавер смотрел в чёрное небо, бесконечное, пугавшее, укорявшее. Но иногда опускал глаза, чтобы увидеть, как жёлтый свет фонаря вычерчивал сияющий ореол вокруг головы Вальжана. И тогда страх отступал.
— Ваш… крест… — невнятно проговорил Жавер, дёрнув рукой в наручнике. Рука Вальжана не шевельнулась. Но на лоб тому сползла белоснежная прядь.
— Вы сошли с ума, — просто сказал Вальжан. — Но лучше поторопиться.
Жавер только сжал зубы так, что они заскрипели. У этого человека была над ним непонятная власть. Он не смог бы запугать его, не смог бы приказать ему. Напротив — если бы Вальжан пошёл сейчас в полицейский участок, то он, Жавер, покорно пошёл бы следом. Но зачем? Зачем бы тому идти? Кто хочет на каторгу?..
— Вам нужен ваш крест! — вдруг выкрикнул Жавер. — Вы… зачем вам это? Не смейте! Не смейте делать меня… меня…
— Это ваш долг.
— Не смейте, — захлебнувшись ночным воздухом, выговорил Жавер, — делать меня дважды преступником.
Вальжан, как будто не заметив наручников, поднял правую руку и медленно убрал с лица прядь волос. Происходило это в полном молчании. Казалось, на эти краткие мгновения смолкли все звуки во вселенной. Казалось, даже Господь смотрит с небес, не зная, чем кончится этот разговор. И эта последняя мысль неожиданно придала Жаверу новых сил.
— Человек может выбирать, быть преступником или нет, — уже твёрдо сказал он. — Я выбрал… однажды выбрал и теперь выберу. Вам меня не заставить.
В глазах Вальжана вспыхнуло какое-то новое выражение. Смутное сожаление, понимание — и непонятная радость, от которой у Жавера заболело сердце.
— Я понял, инспектор. Да. Человек может выбирать. И совесть… ваша совесть может стать хорошим советчиком. — А потом тише: — Вы отпустите меня?
— Да, — севшим голосом отозвался Жавер. — Отпущу.
— Я тоже отпущу вас. Пусть даже мой крест останется со мной, — сказал Вальжан. — Но ваш останется с вами. Идите и забудьте обо мне.
И свет фонаря будто побелел — сияние вокруг головы Вальжана стало белоснежным. Ослепительным. Невыносимым, до слез. До желания упасть на колени, целовать руки тому, кто несколькими словами подарил прощение и один только прикосновением уничтожил сжимавшие сердце оковы. Сияние заслонило даже чёрный провал неба. Если сохранить в себе память об этом сиянии, небо не будет пугать.
Наручники упал на землю.
— Вы, — твёрдо сказал Жавер, — забудьте обо мне. Я не забуду.

@темы: в., ж., фики all of a sudden

---

кстати, о французском кирпиче.

его же прислали в подарок. и, немного попутав, прислали двухтомник (с бородатой Козеттой на обложке), а ещё третий том какого-то другого издания.
и вот я считаю, что этот третий том прислался специально для меня, т.к. там на обложке тот эпизод с нищим, который вовсе не нищий (и который я люблю со страшной силой).

…а ещё мы зачем-то посмотрели аццкую русскую версию, ссылку на которую принёс тредик.
и я до сих пор немного того .

@темы: к., прочее